Если бы не профессия, я бы давно проиграла в этой войне: колонка журналистки

Антонина Карташева

Журналистка

Мне было около семи лет, когда я не знала о существовании суфлера и свято верила, что ведущие рассказывают новости наизусть. Я уже тогда хотела быть журналисткой, поэтому учила тексты из районной газеты, садилась спиной к телевизору, а лицом к деду и рассказывала ему свежие новости с интонацией диктора. Тоже наизусть.

Через десять лет каждую субботу мой дед вывозил меня с утра на автобус в Киев, потому что я ездила на курсы — готовилась к поступлению. А когда момент настал, семья радовалась, а дед с грустью произнес: "Трудная профессия, не для девочки. Вот будет война, отправят тебя в командировку и погибнешь". Я ни на йоту не воспринимала эти слова всерьез, вообще никак не воспринимала.

В сентябре 2013 года я стала студенткой Института журналистики, через несколько месяцев написала свой первый настоящий репортаж с Майдана.

Мой дед умер за три месяца до полномасштабного вторжения России. Не дожил до того момента, когда меня отправили в первую командировку на войну.

Кто я?

Я была парламентской корреспонденткой, но, кроме политики, могла написать о людях, животных, о погоде или путешествиях, о цене на горючее или модной одежде на лето. Обо всем, в чем нуждался читатель или просил редактор. Таких в редакциях называют универсальными бойцами.

Настал момент, когда я писала о тревожных чемоданах, но сама не верила, что это кому-нибудь понадобится. Поэтому с утра 24 февраля хаотично бросала в рюкзак что угодно, но не то, что нужно.

Помню, как делала бандеросмузи под военкоматом, как водила свою бабушку в погреб, как собирала деньги на еду для людей в подвалах, как ехала в эвакуационном поезде. Оттуда сделала первый репортаж в рубрику "война".

Я не понимала, как и все, что будет дальше. Самое страшное, на тот момент, что я должна была стать другой и решить для себя, кто я. Ощущение, будто я снова выбирала профессию. Ту самую, но все сначала.

Довольно разговорчивая, в телефонном разговоре с мужчиной из Бучи, который рассказывал, как на его глазах расстреляли семью и соседей, не смогла задать ни одного вопроса. Я слушала и плакала.

Я писала новости и тексты о Киевской области, находясь в Закарпатье. И каждый день чувствовала вину, что я не там, где другие журналисты. Тогда только и были разговоры между людьми, куда уехали, переехали.

Свою короткую эвакуацию в Закарпатье я считаю ошибкой, я об этом жалею, мне стыдно, когда приходится говорить — 24 февраля я уехала из Киева. Психологи скажут — не волнуйтесь, это нормально. Их работа меня успокоить, а моя…моя работа быть универсальным бойцом.

Я вернулась в Киев. Во время первой поездки в Бучу и Ирпень решила делать фотографии, на которых руками закрываю глаза. Позже подпишу их — "Я отказываюсь это видеть".

Думала, что буду коллекционировать фотографии из военных командировок. Оказалось, что я коллекционировала моменты… самые страшные моменты своей жизни.

Было мгновение, когда я плюнула на остатки русского солдата в уничтоженном вражеском танке.

Было мгновение, когда меня трое суток тошнило от запаха мертвых в черных пакетах.

Было мгновение, когда я отошла от камеры поплакать, потому что из-под завалов достали тело ребенка.

Было мгновение, когда за моей спиной раздался громкий взрыв.

Был момент, о котором я не расскажу никому.

Зависимость

Говорят, что привычка формируется у человека 21 день. Я не знаю, на какой день я привыкла к войне. Я знаю, что вы читаете этот текст в 468-й день полномасштабного вторжения России. И я на стадии восприятия своей зависимости.

В какой-то момент я перестала плакать и бояться. Лишь мониторила сайты, соцсети и ночью прислушивалась к звукам за окном. И после каждой страшной новости или взрыва я писала в редакционный чат — "Готова выезжать".

На Салтовку в Харькове, в администрацию в Николаев, на Чернобыльскую АЭС, в Дружковку на Донбассе, в заминированный Херсон, Одессу, Львов, Ровно, Чернигов, Умань.

Был момент, когда я устала. Очень. Друзья на день рождения подарили деньги с подписью "на море". Беру отпуск и уезжаю за границу. На пляже, перессорившись со всеми, кто считает Крым российским, прочитала новость — Украина вернула домой защитников Азовстали. Первый обмен.

Кричу от радости, а потом плачу от злости. Злости, что я не там, где сейчас будут брать интервью у украинцев, за которых молилась. Пишу в чат: "Они прибыли в Турцию, мне здесь не далеко". Я туда не поехала, я уехала домой.

После каждой командировки я набирала горячую ванную и разминала тело. Когда грудь обжигала и чесалась от того, что долго не снимала броник, я с ужасом думала о женщинах на фронте. Как они там? А иногда с пренебрежением к себе подпитывала мысль — почему я не там?

В какой-то момент я написала письмо в Национальный союз журналистов с текстом — "Мне нужна психологическая помощь, но денег на психолога у меня нет". Они нашли для меня врача, которому я ни разу не позвонила.

О том, что я зависима от войны, я впервые задумалась, когда из-за границы вернулись соседи. За ужином, который мы до войны проводили еженедельно, они рассказывали о красоте Литвы, а я — об убитых. В какой-то момент мой друг сказал: "Хватит уже твоих историй. Я не хочу, чтобы моя жена это слушала. Да и ты изменилась, где наша веселая Тоня? Мы тебя вернем к жизни".

Второй раз я не думала о зависимости, мне ее подтвердили. На курсах, где я училась выживать в военных условиях, прозвучало: "Это не последняя ваша война". Журналист, работающий на фронте с 2014 года, рассказывал о том, как теперь не умеет писать о другом, как он хочет/вынужден учить нас работать в условиях боевых действий.

Война в Украине закончится, но знания военных корреспондентов понадобятся в других уголках мира, где кто-нибудь будет бороться за жизнь. И туда 100% поедут зависимые миротворцы с пером.

Когда-то я курила и повторяла — брошу, когда захочу. И бросила, в один день и навсегда. Выйдет ли так с войной? Не уверена. Я буду искать ее по миру, чтобы чувствовать, что живу. Я буду называть для себя это помощью людям, стране.

На самом деле я помогаю только себе не погибнуть, не утонуть от скуки в текстах погоды. Смерть — это часть жизни, и о ней я научилась писать лучше всего.

У меня нет страховки. Мне платят 670 грн суточных за командировку в 30 км от Бахмута, кому-то — 180 грн. И при этом мои тексты могут не читаться. 235 просмотров на материале, из-за которого могла погибнуть. В такие моменты задаешься вопросом: зачем ты это делаешь? Я не нахожу ответа, но продолжаю это делать.

Когда меня называют военной корреспонденткой, я внутренне протестую. Ибо не была на линии фронта, на грани смерти. Да я даже не знаю названий всего вооружения, которым мы воюем против врага. Но знаю, чем они убивают Украину.

Танки Т-72 расстреляли мирное население Бучи, ракета Х-101 убила 23 человека в Умани, дрон-камикадзе унес жизни молодой пары в Киеве. Я там была и видела. Это были мои страшные мгновения.

Но были и счастливые, когда целовала арбуз на центральной площади Херсона. И еще будут, я уверена. Традиционно напишу в чат: "Готова выезжать".

Слышишь, дед? Война. Меня отправляют в командировку.

Свою историю я посвящаю каждому журналисту страны. Я часто не знаю ваших имен, но знаю лица. Пусть на них появятся улыбки от счастливого мгновения.

P.S. Думала над фотосессией для колонки. И пришлось бы выбирать, что одеть — вышиванку, костюм, венок, флаг на плечи, что там еще символизирует любовь к родине? Я бы надела броник. Хочу закрыться от всех, защитить себя и вас, а главное — работать. Если бы не профессия, я давно проиграла бы в этой войне.

Читайте Новини.LIVE!

Подписаться Подписаться